М.М. Постникова-Лосева – Н.Р. Левинсону
30 апреля 1943 г.
Дорогой Николай Рудольфович, получила письмо от Ани, что в моем книжном шкафу разбито стекло и, по-видимому, гибнут мои книги. В том же письме Аня пишет, что просила помочь ей в деле защиты моей комнаты Анну Самойловну и что та отказала ей, и благодаря этому в суде дело заглохло. Меня это огорчило со всех концов. Я думала, что А.С. ко мне хорошо относится, жалко и немногие, но хорошие мои книги и уж очень мрачно жить здесь и знать, что некуда вернуться. Аня пишет, что обращалась и к Гр. Ив. [Петровскому] и он тоже отказал, сказав, что это дело А.С. заботиться о сотрудниках. Вот видите, какие неприятные вести мне к такому хорошему, радостному празднику 1-го мая. Поздравляю Вас, дорогой Николай Рудольфович с 1 мая! Сижу, дежурю на Советской [улице]. На улицах нарядно, пестро и солнечно. Как хорошо должно быть в Москве! Напишите, как ходили на демонстрацию. Будьте здоровы и благополучны. Без Вас Кустанай стал еще хуже. Готовимся сажать картошку, продаем барахлишко и покупаем семена. М. П[остникова].
М.М. Постникова-Лосева – Н.Р. Левинсону
18 июня 1943 г.
Дорогой Николай Рудольфович, спасибо за письмо. Сегодня у нас грустно – скончалась от истощения М.Н. Савельева. Все собирались мы пойти ее навестить в больницу и так и не собрались, не хотелось идти с пустыми руками. Теперь совесть мучает. Сейчас сшила ей туфельки в гроб. О Вашей семье могу сказать, что полюбила их крепко и чем могу, стараюсь им помочь. В этот месяц Франкфурт обещал мне, если будет возможность, опять снабдить их «иждивенческим» пайком. Пока же стараемся развить наше артельное дело, делаем кукол с Катей и Марьяшей. У нас большой недостаток в материале для платьев, м. б. если Поповы (или Нина Павловна?) поедут можно будет нам прислать каких-нибудь мелких лоскутиков? Попросите для нашей артели у Мар. Мих. [Денисовой], Леночки и Там. Григ. [Гольдберг], нет ли у них совсем им ненужных, мелких разноцветных тряпочек и ленточек и старых, негодных никуда чулок телесного и коричневого цвета. Простите мою бессовестность и попрошайничество, но ведь продавать из одежды больше нечего, надо как-то выходить из положения. Ведь, несмотря на мое «утвержденное» положение и обед (который, правда, едят Миша с бабушкой), я постепенно теряю способность ворочать ящики, на что же я буду здесь нужна? И на дежурствах засыпаю, не только ночью, но и днем. Нехорошо. Анечка приехала хорошо. Багаж мы еще не получили. Бабушка была больна, но теперь поправляется и думает в ближайшие дни двинуться в путь. Кустанай Ане очень нравится, нравится и обилие на рынке, куда я давно не заглядывала, но слышала, что всего много и все разрешено продавать. Покупаю для артели пшеницу у одной тети, работающей на элеваторе. Она достает ее понемногу, 2–3 кило за раз и берет дешевле рынка, по 77 р. килограмм. Это наш основной приварок к обеду из столовой, т. к. все остальное недоступно. Об Анечке не пишу Вам много, т. к. вероятно Вы с ней повидаетесь, когда она приедет. Очень была рада повидать Зину Маневскую, она хорошая, несмотря на свою резкость, много рассказывала мне о ГИМе и товарищах.
Убрали мы с выставки Ору., головные уборы и начали БИ., но т. к. ввиду ожидаемого переезда все ящики несколько передвинули, в мое отсутствие, все БИ., которые мне нужны, очутились внизу и приходится снимать 4–5 тяжеленных, чтобы добраться до нужного. Много приходиться работать с грузами Музея революции, это малоинтересно. Вещи большей части чрезвычайно безвкусные и приходится писать по 3 экз. бесконечных описей. Тут-то я и засыпаю.
Николай Рудольфович, хотела я с Вами посоветоваться и попросить Вас подумать вот о чем. Не стоит ли мне сейчас, не дожидаясь возвращения, сдвинуть дело о защите диссертации? М. б. Вы были бы так добры и поговорили с Новицким и с Анной Сам. [Карповой]. Один экземпляр работы у Новицкого, если он его не сжег и не выбросил, в деревянной папке с зеленым корешком, 2 экз. в отделе ОК, вместе со всеми документами, заверенными у нотариуса и автобиографией.
В Москве ли Готье? Если бы он и Новицкий, как говорили раньше согласились быть моими оппонентами, м. б. они не провалили бы меня? Конечно, я плохо надеюсь на свои силы сейчас, но постаралась бы подтянуться и вспомнить все, над чем думала и работала. М. б. тогда меня на несколько дней вызвали бы в Москву, ведь если начнете теперь, это будет к весне. Миша как малыш, сидящий в моем паспорте, вероятно, мог бы ехать со мной. А недели две Госхранилище № 1 как-нибудь без меня прожило бы. Подумайте по-дружески и если надумаете, действуйте и напишите. Сейчас это имеет большое значение, т. к. боюсь, что еще немного и «звание», а не «степень» будет слишком мало. Франкфурт что-то даже говорил о том, что Облторг не хочет даже «кандидатов» признавать, а требует исключительно «профессоров» и «докторов» наук. Вот как много Вам написала, а еще много надо бы рассказать. На комнату очень надеюсь узуновскую, если они уедут. Она зимой будет ужасна, но все-таки со своими и в хранилище не так мрачно. Будьте здоровы. Ваша М. Постникова.
М.М. Постникова-Лосева – Н.Р. Левинсону
20 июня [1943 г.]
Пишу Вам в Горсаду, куда мы с М.Н. принесли наши передвижки – собираемся просвещать рабочих и ИРТ завода № 507. Выставка получилась симпатичная. Смотрят ее хорошо, особенно ребята… 4 ч. благополучно провела экскурсию, теперь очередь М.Н. которая трусит… Постараюсь написать всем на ночном дежурстве в понедельник. Если не успею, то поцелуйте Леночку, М.М. [Денисову], Т.Гр.[Гольдберг], Катю, Танечку и весь ГИМ. Ваша М. П[остникова].
М.М. Постникова-Лосева – Н.Р. Левинсону
24 июля 1943 г.
Дорогой Николай Рудольфович, спасибо за ласковое письмо. Главное сейчас в жизни М.Н. и моей – это борьба с сорными травами, которые так бурно разрослись на наших картофельных полосках…
С Каней недавно поссорилась так, что чуть не сломала телефон. В отместку она меня заделала агитатором и собирается гонять по колхозам до бесчувствия. Не знаю, что из этого выйдет. Я не очень для этого пригодна.
Спасибо за сведения по вопросу о диссертации. Анне Сам. [Карповой] напишу, вероятно, с Натальей Мартын. [Узуновой]. Но что я могу здесь сделать, в смысле подготовки плохо себе представляю. Пока я достала работу, стерла с папки плесень и пыль и пытаюсь перечитывать на дежурствах. Кажется, у меня были написаны тезисы, вот если они есть, хотелось бы их получить. Они должны быть у нас в ОК, вместе со всеми моими работами и документами, приготовленными для подачи диссертации. Что касается Готье, то это он предложил мне, что будет оппонентом, после того как читал работу (в незаконченном виде). Поэтому я и дерзнула его назвать, а пусть будет кто-нибудь другой, лишь бы не утопил, я сейчас в себе мало уверена, а сделать это дело, раз уж работа сделана и зря лежит, стареет – надо!
Что касается Вашего семейства, у Вас, по-видимому, неточные, во всяком случае односторонние сведения и если я начну перечислять все, что связано и делается для меня М[арией] Н[иколаевной], то не хватит бумаги (дала Мише в колхоз сумку, мне – кастрюльку, поит, кормит меня во время дежурства и т. д. и т. п.)… Мишук шлет Вам привет. Он еще в колхозе, но думаю с 1 августа оставить его дома. Будьте здоровы и благополучны. Всем привет, кому не успела написать. М. б. еще до отхода поезда успею. Пишите и себе и ГИМе. Это очень дорого и нужно. Ваша М. Постникова.
Приложено письмо М.М. Постниковой – Т.Г. Гольдберг
28 июля [1943 г.]
Милая Тамара Григорьевна, спасибо за весточку… О своей жизни не знаю, что и писать. Так похожи все дни один на другой, так мало впечатлений и много усталости. Самое отрадное в моей жизни это возможность после работы или на рассвете до работы бегать за город в степь, на огороды. Степь в этом году совсем другая, чем в прошлом году, когда она была сухая, выжженная. До наших огородов картофельных 3 километра от города, до бахчи – 4 километра. Из дома выхожу в обычном виде, но на Советской, 55 оставляю у дежурного обувь и все лишнее и босиком, в платке, с тяпкой на плече несусь через город и по степи. Пахнет полынью, почти единственной растительностью, покрывающей всю степь города…
Пытаюсь иногда писать (по ночам на дежурстве, на рассвете), по материалам, которые собирала для Оружейной, но что-то ничего не выходит. Стала почему-то очень уставать… На днях я продавала какую-то ерунду на базаре, ожидая на выходной день из колхоза Мишу, чтобы купить чего-нибудь (одна я стараюсь довольствоваться обедом из столовой, но последнее время не выдерживаю), в это время началась облава и подошедший милиционер строго сказал мне «Ты что же бабушка паспорт не предъявляешь?». Правда у меня выпало много зубов за последнее время, много прибавилось седых волос (но они не заметны на моей голове, т. к. все волосы выгорели на солнце), но все-таки такого обращения я еще не слышала и как-то призадумалась и немного взгрустнулось. Хочется очень что-нибудь послать всем дорогим друзьям отсюда, пользуясь отъездом Н. Март. [Узунова], но не знаю, сумею ли что-нибудь сделать за воскресенье. Целую Вас, будьте здоровы и благополучны. Жива ли Анна Степ.? Если да – ей большой привет. Ваша Мария Постникова.
М.М. Постникова-Лосева – Н.Р. Левинсону
6 августа 1943 г.
Дорогой Николай Рудольфович, спасибо за коллективную открытку с поздравлением. Вероятно, Вам я обязана тем, что здесь мне не удалось скрыть моего постарения и ко мне явились поздравители с тортом. Не буду описывать Вам этого торжественного вечера, на котором мне было так уютно и тепло от ласки товарищей, вероятно, Вам Катюша писала об этом.
…С каждым отъезжающим отрывается еще что-то в душе. Нат. Март. [Узунову] буду вспоминать как очень хорошего товарища, без Марьяши и Катюши (вчера она получила извещение МГУ) уйдет много жизни, они так весело, так хорошо смеются иногда, а для меня они последнее время были частыми, очень приятными собеседницами во время кукольных работ. Марии Никол[аевне], конечно надо бы ехать в командировку, когда поедет Катя и похлопотать об академической пенсии, которую она может уже получить. Здесь ведь работы нет. Погода такая мерзкая, что ничего и сушить то нельзя. Буран за бураном, то с дождем, то с песком…
О себе скажу, что последнее время (никому не говорите) мне иногда очень плохо, что-то совсем разладилось в сердце, хочу пойти к доктору проверить, в чем дело. Сер. Сем. [Брюсова] могла только послушать пульс, т. к. она не может выслушать сердце, но сильно не одобрила…
Мне очень жаль, что Коля не едет с Мишей в колхоз. На Мишу он очень хорошо действует, он стал спокойнее, серьезнее, очень ценит домашний уют и мамину работу, сам заботлив обо мне и ласков очень, а также он там сыт, что очень важно и дома почти не достижимо (пока не соберем урожая) и занят нужным делом. Я довольна. Сейчас он поболел и неделю был дома. Еще длиннее вытянулся и говорит басом. С понедельника собирается опять работать. Почтальонша купила у нас дочке куклу и говорит, что девочка с ней не расстается ни днем, ни ночью, а мне обещала приносить много писем. Я не успею написать Алекс. Георг., Марии Юрьевне, Софье Конст., Ник. Ив., уж очень много Вас там, кому хочется написать, с кем поговорить. Передайте им большой привет. Также Карягиной, Дубовской, Анне Лаз., Анне Борис., да вообще всему ГИМу, дорогому Федору Яковлевичу и Вере Тимофеевне. Будьте здоровы и благополучны. Жму Вашу лапку. Мишук Вас приветствует. Ваша М. [Постникова].
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть I
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть II
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть III
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть IV
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть V
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть VI
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть VII
Письма из эвакуации сотрудников Государственного исторического музея 1941-1944 гг. Часть VIII