В последние годы жизни Городцов в свободное от научных занятий время все чаще обращался к воспоминаниям о давно минувшем – детстве, юности, о своих родных, близких, знакомых. Его мини-рассказы, записанные в дневниках, содержат исторические, этнографические, археологические сведения о родной рязанской земле: селах Дубровичи, Борки, Алеканово, Шумашь и др., обычаях, традициях, праздниках. В 1943 г. В.А. взялся за написание обобщающей работы «История Дубровичей Рязанской области и округа по данным археологии, историческим документам и устным преданиям». В предисловии к ней он написал:
«Мысль написать историю села Дубровичи мне, как уроженцу этого села, приходила несколько раз, но жизнь в отдалении от села и письменных документов, хранившихся там и в Рязани, явились почти непреодолимым препятствием»
К сожалению, план этот остался неосуществленным: Городцов успел написать лишь несколько тетрадных листов..
Известно, что с юношеских лет, времени его обучения в Рязанской духовной семинарии (бурсы, как он ее называл) и на всю жизнь (несмотря на то, что родился в семье потомственных священнослужителей) В.А. сохранил крайние атеистические взгляды. Однако, антицерковная политика государства, происходившие на его глазах – сносы церквей (в том числе Храма Христа Спасителя), разрушение памятников на кладбищах, (на могилах многих его знакомых, в том числе А.С. Уварова), уничтожение священнослужителей и другие события 1920-1930- х гг. несколько смягчили в последние годы жизни его оценки в вопросах отношения к религии. Об этом свидетельствуют некоторые его дневниковые записи военных лет. Например, 4 ноября 1942 г. В.А. записал: «Коммунисты признали права гражданства за лицами духовного сословия, что они и выразили в избрании Николая – митрополита Киевского и Галицкого в члены какого-то советского учреждения. Таким образом, рабское клеймо с духовенства в СССР снято. Факт очень важный».
«Мне говорили, – записывал он 16 апреля 1944 г., – что москвичи встречали Пасху в церквах. Церкви не вмещали богомольцев, и последние десятками тысяч окружали церкви снаружи. Верующие не допускали хулиганства атеистов. Это не то, что в 19 и 20 годах, когда невежественная толпа атеистов в церквах мешала богослужению, но стояла в шапках и со свистом, на возгласы священника «Христос воскресе!», кричала «врешь!», а когда их хотели вывести, пускалась в драку. Времена, очевидно изменились»
Материалы архива ученого (личные дневники, переписка) дают немало автобиографических сведений, позволяя судить о жизни и судьбе В.А. в последние годы. К началу войны Городцов потерял почти всю свою семью и одиноко жил в центре Москвы, на Пречистенке, в Полуэктовом переулке. Младший сын Ростислав пропал без вести в 1920 г.; другой сын – Олег, тяжело контуженный в Первую мировую войну, умер в 1922 г. от скоротечной чахотки; дочь Елена (в замужестве Брандукова) эмигрировала в конце 1924 или начале 1925 г. во Францию (жила с мужем в своем имении недалеко от Ниццы), последнее письмо от нее отец получил незадолго до начала войны, в мае 1941 г. От чахотки умерли: жена Елизавета Евгеньевна (1928), сын Игорь (1934) и невестка Клавдия (1935). Еще ранее, в годы революции, умер младший брат Петр (Ончуков, 1928. С. 122–126), затем сестры Анна (1924), Елена (1930), Мария (1930). Внучка Кира (р. 1920), дочь умершего сына Игоря, с 1939 г. жила у родственников в Свердловске. В 1938 г. Городцов записал сведения о детях своего младшего брата Петра Алексеевича:
«Сообщили, что муж племянницы Людмилы Петровны (в замужестве Михеевой) и ее брат Петр умерли от чахотки и второй брат Роман также болен чахоткой, таким образом, род моего брата [Петра] гибнет»
Последний сын В.А. Городцова – Мстислав – незадолго до начала войны ушел из семьи и жил отдельно.
Жизнь ученого, являвшегося, по сути, единственным кормильцем большой семьи, всегда была не простой. В начале войны, когда ему исполнился 81 год, к материальным трудностям и проблемам прибавились болезни, холод и голод, одиночество. В сентябре 1941 г., В.А. заболел почечной болезнью, которая мучила его все последующие годы и отняла возможность выезжать из дома. В ноябре 1941 г., например, он не смог поехать в командировку в Ташкент – от АН СССР и в Ашхабад – от ИФЛИ. В дневник с большим сожалением внесена запись:
«А ехать в Ташкент так хотелось, ведь это моя 40-летняя мечта. Из-за интриг ленинградских археологов не мог ехать, когда был здоров, а теперь болен»
Позже, в январе 1943 г., из-за болезни он два месяца находился в больнице имени Боткина.
На протяжении всей войны Городцов ежедневно вел записи обо всем услышанном и увиденном: разрушениях на улицах Москвы, стрельбе из зенитных орудий, воздушных тревогах, результатах налетов немецких самолетов. Начальный период войны был самым страшным и трудным для Москвы – город готовился к обороне. Но особенно волновала В.А. судьба Исторического музея, где он проработал более четверти века и где прошли его самые лучшие, плодотворные годы жизни (Студзицкая, 1988. С. 5–13; Белозерова, 1988. С. 14–26). Сын Городцова – Мстислав возглавлял в тот период художественный и реставрационный отделы ГИМа, в том числе макетно-муляжную мастерскую (Смирнов, 1969. С. 320). С первых дней войны в этой мастерской для сохранения довоенной экспозиции музея срочно изготавливались искусные муляжи особо ценных музейных предметов. Сами же музейные коллекции в июле 1941 г. экстренно были эвакуированы далеко на восток, сначала в Хвалынск на Волгу, а затем в Кустанай (Казахстан), где они находились до осени 1944 г. Из оставшихся в музее сотрудников была организована «унитарная команда», которая делилась на санитаров, пожарников, химиков. Из них несколько человек постоянно выделялись как ответственные дежурные по музею. Летом 1941 г. почти каждую ночь в Москве раздавались сирены воздушной тревоги, и все, кроме дежурных, уходили в бомбоубежище, организованное в подвалах музея. Часто в этих дежурствах принимал участие и Мстислав Городцов, регулярно сообщавший отцу о последних событиях в музее и на улицах Москвы.
В дневнике есть запись об одной из атак немецких самолетов в ночь с 11 на 12 ноября 1941 г., когда
«от брошенной бомбы в Замоскворечье, вероятно, близ МОГЭЗа, разыгралась такая воздушная волна, которая ударила в стену Исторического музея, и стена дала большую и опасную трещину»
Тогда же Городцов напишет:
«У нас немцы разбили лучшие постройки центра Москвы. Разбито новое здание Американского посольства. Разбит М[осковский] университет, уничтожен памятник Ломоносова. Манеж стоит без крыши и дверей. Разбиты окна в Гос[ударственном] Истор[ическом] музее. Разбито много других зданий и убито по минимальному подсчёту более 1200 человек. В Москве – ужас и паника»
С горечью сделана и другая запись:
«По слухам, прекрасный Крымский мост минирован, чтобы взорвать его в случае вторжения немцев в Москву. Мне кажется, что уничтожать такое крупное инженерное творение ни в коем случае не следовало. Пусть он пройдёт через руки немцев, не съедят же они его, и он останется вечным памятником московской культуры первой половины XX века»
Иногда последние новости от сына В.А. получал по телефону, который был установлен в его квартире в Полуэктовом переулке. Так, 13 ноября 1941 г. Мстислав сообщил о том, что
«видел значительную партию пленных немцев, которых провели через центр Москвы, недалеко от Исторического музея. Пленные представляли весьма плачевный вид. Они одеты очень плохо и дрожат от мороза. Среди них оказалось два лётчика, одетых в короткие куртки, совсем не защищавшие от холода…»
Несколько раз музею грозила настоящая опасность быть разрушенным, о чем Городцов записал в дневнике:
«Рассказал сын Мстислав, что 3 или 4 января [1942 г.], вечером (около 9 ч.), он в своём кабинете в Историческом музее стал закрывать окно, выходящее на университетскую площадь, и услыхал в воздухе необыкновенный шум и свист от падения большой фугасной бомбы. Она упала с такой силой среди площади, что в его кабинете затряслись стены. Бомба, к счастью, не разорвалась. На другой день её извлекли из земли, в которую она прошла на 8 м[етров]. Бомба, как ему рассказывали, весом в 2 тонны. Если бы такая бомба взорвалась, то она уничтожила бы верхнюю половину Исторического музея и уничтожила бы много домов, окружающих площадь, и сын, наверно, погиб бы, как погибло бы много и других людей»
Разнообразные сведения о потерях, грабежах и насилиях фашистов в подмосковных городах и селах сообщали сотрудники музеев, приезжавшие в Исторический музей. В эти дни В.А. фиксирует в дневнике разрушения в Малоярославце, Дмитрове, Клину, под Рузой. С большой болью он узнал о взрыве Новоиерусалимского монастыря, недалеко от которого в селе Рождествено близ станции Снигири на реке Истре семья Городцовых в дореволюционный период регулярно снимала дачу для детей.
Все услышанное и прочитанное В.А. тщательно анализировал. Публиковавшиеся в то время цифры и подававшуюся информацию как бывший военный и ученый-теоретик и практик, привыкший доверять только фактам, он воспринимал критически. Например, по поводу опубликованной в газете «Правда» статьи с речью И.В. Сталина по случаю 24 годовщины Октябрьской революции он записал:
«Приведённые цифры едва ли близки к истине. Существует давно установленное опытом правило, что отступающие в боях, несут значительно более потерь человеческих жизней, чем наступающие. Русские войска до сих пор всё время отступали, за исключением оч[ень] редких случаев контратак. Отсюда следует заключить, что или цифра русских потерь преуменьшена, или цифра немецких потерь сильно преувеличена… Не следует успокаивать себя не проверенными фактами, а нужно смотреть прямо в глаза грядущей и всё усиливающейся опасности»
С большой долей скепсиса относился Городцов и к слухам о помощи в начале войны со стороны союзников и открытии второго фронта:
«На чём же обосновывается розовый взгляд наших оптимистов? Они уверены, что на континенте Европы должен в ближайшее время появиться «второй фронт», который ослабит немцев на нашем фронте, и мы победоносно погоним немцев nach Vaterland. Но кто и где может образовать второй фронт? Не Англия ли во Франции, Бельгии и Голландии? Ох, свежо предание, а вериться с трудом. Англия в течение двух мировых войн так много обманывала своих союзников, что верить ей опасно…»
Тем не менее, в самый разгар бомбардировок Лондона Городцов вместе с другими советскими археологами направил телеграмму поддержки своим английским коллегам. В августе 1942 г. профессор Кембриджского университета Э.Х. Миннз откликнулся персональным благодарственным письмом:
«Многоуважаемый Василий Алексеевич! Ваша фамилия стоит первой среди подписавших телеграмму сочувствия, которую отправили нашим археологам московские сотрудники… Нам бы казалось, что Вы должны быть достаточно поглощены своей борьбой, чтобы не думать о чужестранцах, хотя бы союзниках… Следим с тревогой за новостями из ССССР и с глубоким удивлением за подвигами советских героев»
В военные годы В.А. пришлось столкнуться со многими житейскими трудностями. Особенно тяжелой выдалась зима 1942 г., когда во многих квартирах Москвы окна были разбиты фугасными бомбами, но стекол невозможно было достать. Дрова также кончились, а в продаже их не было. Температура в квартире Городцова опускалась иногда до трех градусов тепла. В комнатах квартиры топилась печка: сжигалась мебель, разные ящики, старые газеты. В эти зимние дни он писал:
«Мороз вероятно 50˚. Я ночью в постели под двумя одеялами и пальто дрожал от стужи. В моей комнате в 12 часов дня +5˚, в других +8˚… у меня едва не замерзла печка и дров мало: пережить зиму едва ли хватит моих сил… в доме холодно, замерзли водопроводные трубы, работал в лисьей шубе»
Во дворе их дома в Полуэктовом переулке в зиму 1942 г. от холода погибли все пирамидальные тополя, посаженные 15 лет тому назад.
Дневники военных лет отражают подвиг ученого, самозабвенно преданного науке, пишущего свои научные труды вопреки всем невзгодам.
«Работать не могу, – записывает Городцов в эти дни, – руки мерзнут, и писать больно. Минут через пять приходится бросать перо и отогревать пальцы. Такого горя я еще не испытывал»
В чернильнице на столе ученого часто замерзали чернила. Топливный и энергетический кризис ощущали все жители города.
«Бани в Москве закрыты по причине недостатка топлива. В Центральной бане в очереди ждут по четыре часа и более. Выстоять такую очередь я не могу», – отмечает он в дневнике.
Кроме того, в различных районах Москвы регулярно выключали электричество. Запись от 27.02.1942 г.:
«Живём без электричества, и уверяют, будем жить так две недели. Ради экономии электрической энергии в Москве порайонно выключают электричество. Теперь пришёл наш черед быть без света»
Ко всем прочим невзгодам 26 ноября 1942 г., возвращаясь домой, в гололед Городцов сломал кисть правой руки, что для ученого, постоянно пишущего, было самым большим горем.
Как и многие москвичи, Городцов страдал от голода, особенно в два первых года войны. 16 января 1942 г. он записал в дневнике:
«В последние недели я часто вижу голодные сны: то меня угощают вкусными расстегаями, то мясом, но чаще рыбой. Такие сны я видел в 1920 году, во время голодовки… когда засыпаю, вижу райские сны с закусками, чай пью с сахаром, а не пустой кипяток»
В начале войны В.А. ежедневно ходил обедать в находившийся недалеко от него Дом ученых, где общался со знакомыми, обсуждал последние научные новости, известия с фронта и просматривал в читальном зале газеты и сводки Совинформбюро. Однако с конца 1943 г. и это стало ему не под силу: обеды стали приносить ему на дом.
«За принос [домой] обедов из столовой плачу 100 р., до слома руки мне обеды стоили 150 р. в месяц, с 1943 г. – около 500 р., а за самое последнее время (с августа) будут стоить 700 р.»
В это трудное время голодали и люди, находившиеся вокруг него.
«Москвичи сильно голодают…, – пишет Городцов в апреле 1942 г., – на дворах совершенно исчезли галки, вороны, грачи и даже воробьи… Очевидно, их ловят и едят голодные люди»
До В.А. доходили слухи о смерти от голода многих близких знакомых. Особенно потрясла его смерть хорошего друга семьи И.М. Тарабрина, одного из последних старых сотрудников Исторического музея, работавшего еще при жизни И.Е. Забелина. В эти дни умер также хранитель отдела оружия Исторического музея Н.И. Соболев, «он весь распух и впал в умопомешательство, его отвезли в больницу». В октябре 1942 г. на кладбище Новодевичьего монастыря был похоронен известный художник М.В. Нестеров, с которым Городцов познакомился еще в начальный период своей работы в Историческом музее. В дневнике В.А. записал:
«Говорят, что он долго болел и умер от недоедания. Сначала у него образовалась цинга, а потом старческая немочь уложила его в постель»
Жизнь и научная деятельность В.А. Городцова в годы Великой Отечественной войны. Часть I
Жизнь и научная деятельность В.А. Городцова в годы Великой Отечественной войны. Часть II