Личность выдающегося русского ученого Василия Алексеевича Городцова всегда привлекала к себе пристальное внимание исследователей: жизненному пути, научной и педагогической деятельности ученого посвящены десятки работ. Менее всего известно о последних годах его жизни, которые относятся к периоду Великой Отечественной войны. Важную информацию об этом времени содержат документы городцовского архива, которые хранятся в отделе письменных источников Государственного исторического музея.
Русский ученый, археолог, доктор исторических наук, профессор МГУ, Института философии, литературы и искусства; заведующий кафедрой археологии, член Ученого совета Исторического музея.
Большой интерес представляют личные дневники Городцова, которые велись на протяжении более 50 лет. В них регулярно записывались все наиболее интересные и значимые события его жизни (включая воспоминания о детстве). Самые последние записи содержатся в четырех общих тетрадях и относятся к 1941–45 гг. Они писались уже тяжело больным человеком преклонных лет, который, как и в молодости, ни на мгновенье не потерял интереса к горячо любимой им археологии и оставался патриотом своей страны. Кроме того, сохранились две тетради под названием «Памятка о совершенных подвигах и выдающихся в жизни событиях», куда с 1922 по 1944 гг. В.А. заносил все важные события жизни и научной деятельности.
Личные дневники Городцова позволяют раскрыть тот круг проблем, над которыми он работал в эти годы. Это особенно важно для биографов и исследователей творческого наследия ученого, поскольку последние труды Городцова (монографии, статьи, доклады) остались не опубликованными и сохранились во множестве рукописных и машинописных вариантов. Кроме того, дневниковые записи содержат сведения о его работе в Институте истории материальной культуры АН СССР, педагогической деятельности в Институте философии, литературы и искусства, а с февраля 1942 г. – в археологическом отделении МГУ.
Записи ученого являются важным, а иногда и единственным источником, содержащим сведения о судьбах многих ученых, в том числе и его учеников в годы войны. Они также позволяют уточнить некоторые данные о различных учреждениях, с которыми Городцов был связан на протяжении своей жизни (Историческом музее, 1 МГУ).
Именно благодаря записям и воспоминаниям, которых довольно много в последних дневниках ученого, можно восстановить автобиографические данные о различных периодах жизни, как самого Василия Алексеевича, так и членов его семьи, родных и близких. Причем недостающие сведения дополняются материалами из эпистолярной, делопроизводственной и других частей архива.
Однако большая часть записей в дневниках той поры посвящена непосредственно войне. Сведения о ней Городцов черпал из разных источников – из газет, сообщений радио, сводок Совинформбюро, от знакомых, сына Мстислава, работавшего тогда в Историческом музее. Горячий патриот своей Родины, В.А. глубоко переживал военные неудачи и поражения наших войск и искренне радовался победам на фронте. Описывая события на фронте и в тылу, он сопровождал их вырезками из газет, что делает его дневники важным источником по истории Великой Отечественной войны.
К сожалению, в архиве не оказалось дневника за последний предвоенный год, однако краткие записи из «Памятки» дают возможность проследить основные события в жизни ученого перед самой войной. 1940 год прошел под знаком празднования 80-летия Городцова.
«Имя В.А. Городцова, учителя нескольких поколений русских археологов, – самое популярное в историко-археологических и музейных кругах нашей страны и заграницей»
Так писали о нем в год юбилея. На его имя поступил поток приветствий – адресов и поздравлений, которые сохранились в архиве. Портреты Василия Алексеевича были вывешены в дни юбилея в залах заседаний многих научных учреждений и музеев по всей стране.
Весь 1940 и начало 1941 г. Городцов был погружен, как и обычно, в активную и насыщенную деятельность. Ученый, всегда обладавший феноменальной трудоспособностью, и в преклонном возрасте продолжал в меру сил трудиться (Рис.1). Он завершил подготовку к печати второе издание монографии «Археология. Т. I. Каменный период», опубликовал несколько статей (Городцов, 1940а; 1940б; 1940в), рецензировал присланные ему научные работы. Эти труды отнимали все его время и силы.
18 апреля 1940 г. Городцов был утвержден членом Ученого совета Исторического музея. В документах нет сведений об его участии в заседаниях Совета, но сохранившиеся в архиве повестки с приглашениями на заседания свидетельствуют о том, что он был в курсе обсуждаемых вопросов экспозиционной, научно-исследовательской и издательской деятельности ГИМ, командировок и экспедиций сотрудников музея – А.Я. Брюсова, Д.Н. Эдинга, А.П. Смирнова, Н.В. Пятышевой и др.
В 1940 г. продолжилась педагогическая деятельность Городцова, связанная с 1938 г. с ИФЛИ, где он был профессором, заведующим кафедрой археологии исторического факультета, членом Ученого совета. Здесь до самой войны он читал студентам III и IV курсов лекции по каменному и палеометаллическому периодам, выступал с докладами на заседаниях кафедры. Весной 1940 г. Городцов подал в партбюро ИФЛИ заявление о желании вступить в ряды ВКПб «с целью принять активное участие в развитии просвещения народа СССР». Выдержав испытания в знании учения марксизма-ленинизма, а также истории партии 28 мая 1940 г. он получил партийный билет. Об этом событии в дневнике лишь краткая запись, без обычного комментария. Вероятно, к столь важному шагу Городцов был готов еще раньше, в середине 1930-х гг., – свидетельством тому сохранившиеся в его архиве заметки и многочисленные выписки из трудов Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.
22–29 мая 1941 г. Городцов был командирован ИФЛИ в Воронеж для участия во Всесоюзной конференции по четвертичным отложениям, где 27 мая выступил на пленарном заседании с докладами о «Руководящих формах каменных орудий в археологии» и «Роли геологии, палеонтологии и антропологии в археологии». Вместе с участниками конференции Городцов участвовал в геологических экскурсиях в сс. Семилуки и Кривоборье и в археологической – в с. Костенки, где осматривал палеолитические стоянки. Это была последняя в его жизни поездка.
В 1941–44 гг. ученый продолжил работу, в меру сил, над трудами, начатыми еще до войны. Главной его целью было завершение основного труда тех лет – монографии «Археология. Т. II. Металлический период», материалы для которого, по сути собирал в течение всей жизни. К написанию этой книги Городцов приступил еще в начале 1930-х годов и даже заключил в 1935 г. договор об ее издании с Институтом археологии, антропологии и этнографии АН СССР. Однако из-за закрытия ИААЭ в 1937 г. В.А. прервал работу над книгой. Вот как изложил он историю написания данного труда в дневнике (21.11.1937 г.):
«На очереди написание II тома «Археологии», по отделу палеометаллической эпохи металлического периода. К этому пресловутому написанию я стремлюсь уже два года. У меня собран огромнейший материал и, казалось бы, стоит только взяться за перо, и дело польётся целым потоком, но я, ни разу не взялся за перо, и дело стоит на месте гнилым болотом. Что же за причина, тормозящая написание? Хорошо не знаю, как выразить на бумаге эту причину. Она сложна и гнусна. Мои руки опускаются, когда я вплотную подхожу к этой работе. Я чувствую, как в плечах ослабевают мускулы, в голове является уныние, во всем организме – немочь, и я беру какую-нибудь книгу, не имеющую никакого отношения к теме, и начинаю её читать, заглушая стремление к важной для меня работе.
В чём же задержка?
Задержка в вопросах: 1) кому нужна будет моя книга? 2) кто её будет читать?
Ведь в настоящее тёмное время и археологию не признают за науку. Не говоря уже о массе обывателей, даже академики (нашего времени) археологию не признают за науку. Это для меня не тайна. Я знаю, что II том «Археологии» должен иметь объём около 500 стр[аниц] обычного формата. Написание их потребует не менее 2 лет. Труд большой, но для чего и для кого он нужен? Ни для чего и ни для кого. Зачем же предпринимать этот труд, не нужный в России никому. Вот почему руки опускаются и слабеют, когда является мысль о написании II т[ома] «Археологии»…
Первый том печатался на самой гадкой бумаге, без рисунков и в течение 4 лет. На какой же бумаге и в течение скольких лет будет печататься второй том? Почему так? Не знаю, но это говорит за то, что мои труды пропадут в русской тщете. Да, хорошо, если без опорочивания их в тлетворной русской критике нашего тёмного времени. А то ещё облают, найдя какое-нибудь невинное выражение, истолкуют его как контрреволюцию и подведут под суд, под пресс административного усмотрения. В награду получится большая беда, пережить которую едва ли удастся старику. Но что же делать с собранным материалом? Вопрос трудный! Самое разумное, конечно, сжечь, чтобы не дать его в руки мазурикам от науки, которых развелось очень много».