Русские традиции и обряды веками хранили народные представления о должном и правильном. Со временем значение традиций и обрядов пошло на убыль, они стали стираться из памяти поколений. Но связь с прошлым помогают поддерживать старинные предметы, бывшие немыми участниками ритуалов и дошедшие до наших дней.
Исторический музей хранит богатую коллекцию подобных памятников. Статья посвящена одному из них — женскому головному убору, созданному в XIX в. на Русском Севере. Этот старинный предмет помогает вспомнить о целом своде правил, которые когда-то сопровождали свадебный обряд, но сегодня почти забыты.
Убор восхищает своим внешним обликом. Его основа сделана из простёганного холста, она обхватывает голову обручем, а кверху расширяется, раскрываясь подобно цветку. Треугольный мысик, завершающий лобную часть, придаёт этой форме своеобразное изящество. Холстяная основа покрыта красной шерстяной тканью и обильно украшена кружевом, золотыми пайетками и цветным бисером: белым, жёлтым, зелёным, синим. Убор окаймляет поднизь — сетка из бисера. В ней сочетаются зелёный, жёлтый, синий и чёрный цвета. Нижние зёрна бисера в поднизи — бесцветные, прозрачные, напоминающие капли воды.
Подобные головные уборы называли плачеями (от слова «плач»). Они были характерны для Пинежского края (земли по р. Пинеге, входящие в состав Архангельской и Вологодской губерний). Скудные сведения об их бытовании хранит Сольвычегодский историко-художественный музей. Известно, что «этот убор предназначался девушке-невесте» и что она в нём «причитала» [2, с. 229]. Одна лишь эта строчка способна приоткрыть завесу прошлого.
Сегодня свадьба считается радостным событием. Зачем же девушке, готовящейся к замужеству, предмет со столь печальным названием? И зачем невесте причитать?
Исторические исследования доказывают: для наших предков в этом не было несоответствия. В прошлом свадебный обряд воспринимался прежде всего как переход невесты в новый статус. Девушка прощалась с родительским домом и готовилась переехать в дом мужа. Она прощалась с молодёжными посиделками и гуляньями и готовилась к тяжёлому труду в семье. Она прощалась с чистотой девства и готовилась к материнству. Неудивительно, что в крестьянском сознании и в XIX в. продолжала жить древняя идея: невеста словно бы умирала для прежней жизни, чтобы возродиться для жизни новой. Символическое умирание сопровождалось плачем и причитаниями самой девушки, её матери, подруг. Особо длительные и напряжённые церемонии оплакивания девичьей воли отличали свадебный обряд Русского Севера.
Обратимся к историческому источнику — записям Степана Борисовича Пругавина (1824–1910). Само слово «плачея» в них не упоминается. Но записи позволяют представить, при каких обстоятельствах пинежская девушка могла красоваться в плачее перед подругами. Записи датируются 1850 годом и опубликованы в книге этнографа П. В. Шейна.
Пругавин преподавал в Пинежском приходском училище и изучал обычаи этого края. Он лично присутствовал при совершении традиционного свадебного обряда и в своих записях делится впечатлениями.
Рассказ о свадебном обряде автор начинает со сватовства, когда родители жениха засылали в дом предполагаемой невесты свата или (чаще) сватью. Сватья должна была получить согласие родителей девушки на брак. Через некоторое время за сватовством шёл сговор, когда сватья и родители невесты договаривались о приданом, о дате свадьбы и т. д. За этим следовало богомоление — совместная молитва сватьи и родителей. Следующей церемонией было смотрение, когда невесту в её лучшем наряде выводили к жениху и устраивали чаепитие. С этого времени начинался этап наиболее интенсивной подготовки к свадьбе и прощания с прежней жизнью.
За три дня до венчания совершался обряд посидки. В первый день посидки невеста должна была почти беспрерывно петь печальные песни (причитания, плачи), лить слёзы, кланяться и взмахивать руками перед собравшимися в доме девушками и женщинами. Девушек называли подголашницами, они должны были подпевать невесте. Им помогала передовщица — женщина, хорошо знавшая старинные тексты обрядовых песен.
Невеста сначала молилась Богу и кланялась перед иконами. Затем она пела, обращаясь к отцу и матери, братьям и сёстрам, девушкам и женщинам. Каждого из присутствовавших невеста обнимала, к каждому обращалась с особым причитанием. В причитаниях звучала благодарность за прежние добрые слова, воспоминания о прежних развлечениях и играх, упрёки за свершившееся сватовство. Так, невеста в песне спрашивала родителей: «Да вы сообща ли вместе за едино ли / Все вздумали просватать меня красну девицу, / Запоручить мою буйную голову?» Жениха она называла «чужим чужанином», «незнаемым человеком» [6, c. 387, 389].
Пругавин так описал свои впечатления от увиденного на посидке:
«Мне кажется, надобно иметь особенное здоровье, чтобы вынести весь этот тягчайший церемониал. Нужно родиться для этого. Я был свидетелем этой мучительной сцены и признаюсь, пробыв не более ½ часа, не мог более оставаться от спёртого воздуха, по причине множества народа, крика невесты, и я, пожалев несчастную страдалицу, ушёл, пожелав ей от души силы и крепости перенести этот обряд благополучно: на лице её видно было сильное изнурение; слёз уже недоставало оплакивать ещё многих зевак; голосу не было для припевания плача, и он обращался в какой-то странный и даже страшный вой для непривычного его слушать» [6, c. 390].
Посидка продолжалась на следующий день. Невеста, которая после смотрения практически не выходила из дома, покидала затвор и отправлялась в гости к родственникам. Её сопровождали подголашницы. В каждом доме невеста снова пела плачи, даже если родственники уже слушали их накануне.
Причитания звучали и на третий день, когда устраивалось большое смотрение: родители невесты принимали у себя в гостях жениха, его отца и родственников. Невеста и подголашницы причитали до приезда и после отъезда гостей. Отмечено, что невесту к гостям выводили «обыкновенно, заплаканной» [6, c. 393].
Не обходился без слёз и сам день свадьбы. Перед венчанием сестра невесты снимала с неё девичий головной убор. Он представал символом «девичьей кра́соты» — прежней вольной жизни. Девушка причитала: «Сестрица моя родимая! Уж как у тебя поднялись руки белые / На мою на буйну на голову / На мою-то на девью кра́соту?» По словам Пругавина, в ходе этого обряда сёстры так крепко прижимаются друг к другу, «что можно подумать, что они навечно расстаются, даже все посторонние девицы, собравшиеся провожать невесту, весьма слёзно плачут» [6, c. 394].
Венчание и следовавший за ним свадебный пир подводили черту: оплакивание прежней жизни завершалось, начиналась жизнь новая.
Современный исследователь О. А. Тучина отмечала, что причитания «передавали настроение и состояние невесты» и «несли психотерапевтическую функцию» [4, c. 131–132]. Да, на Русском Севере очень часто девушка выходила замуж по воле родителей, за нелюбимого человека. Случалось, что впервые невеста видела жениха в ходе обряда смотрения, и «чужой чужанин» и вправду был для невесты таковым. В подобных обстоятельствах мысль о замужестве вызывала естественные слёзы. Девушке надо было выплакаться и выговориться — традиция ей в этом помогала.
Но следует помнить: плакали перед свадьбой не только девушки, выходившие замуж против своего желания. Даже если жених был люб невесте, она должна была петь причитания со слезами на глазах. Пругавин пишет об этом:
«Как бы ни нравился ей жених и как бы ни приятно было по её соображению жить в семействе будущего мужа, она всё-таки должна была сильно плакать и с великим криком причитать, что весьма неприятно для слуха. Идя замуж по собственному желанию и с большою охотою, трудно иметь такое множество слёз, какое требуется; в таком случае стараются искусственно возбудить их, чтобы не подвергнуть себя пересудам, оговорам и насмешкам (…)» [6, c. 389].
Таким образом, главной в плаче, видимо, была не психотерапевтическая, а ритуальная функция (также отмеченная Тучиной).
Главным было не то, что девушка выражала свою истинную печаль, а то, что она, следуя традиции, оплакивала прежнюю жизнь, чтобы обеспечить благополучие в будущем. Ещё одна современная исследовательница И. И. Шангина подчёркивает:
«Невесте, особенно в сёлах северо-запада Европейской России, не полагалось веселиться, смеяться, радоваться даже при отсутствии посторонних в доме. Считалось, что если она будет весела, то напечалится в замужестве» [5, c. 186].
Обратимся вновь к плачее из музейного собрания. Нарядность головного убора должна была подчеркнуть красоту невесты, её особое положение среди подруг. В центре налобной части можно увидеть выложенный бисером орнамент, напоминающий Древо жизни — символ торжества жизни над тлением. Он так же соответствовал общей символике свадебного обряда.
Плачея из собрания Исторического музея таит в себе загадку. Известно, что русские девушки по традиции носили открытые головные уборы. Специалист по истории костюма Г. С. Маслова утверждала, что и плачеи были открытыми, облегали голову как обручи, но оставляли открытой макушку. Это подтверждает экземпляр из собрания Сольвычегодского историко-художественного музея [1, c. 52–53; 2, с. 230]. Но у плачеи, которую хранит Исторический музей, есть округлое донышко, закрывающее верхнюю часть головы. Как объяснить его наличие? Т. Т. Иванова предполагает, что девичью плачею могли со временем превратить в женский праздничный головной убор — кокошник. Женщинам, в отличие от девушек, нельзя было носить открытые головные уборы, показывать посторонним свои волосы. Поэтому к плачее аккуратно прикрепили упомянутое донышко [3, c. 197].
В статье Л. Н. Молотовой можно встретить иную версию. Молотова допускала, что донышко к плачее могли подшивать с самого начала. Ведь плачея могла рассматриваться в качестве некоей переходной формы от девичьего головного убора к женскому [2].
Можно заметить, что в данном случае донышко не выглядит чем-то чужеродным. Оно покрыто той же красной шерстяной тканью, что и основа головного убора, и так же искусно декорировано бисером. Донышко идеально соответствует общему облику плачеи.
Остаётся лишь добавить, что в Исторический музей плачея поступила из коллекции Алексея Петровича Бахрушина (1853–1904), представителя известной династии купцов, фабрикантов, меценатов. Бахрушин был страстным коллекционером памятников русской истории и народного искусства. Всё своё огромное собрание он завещал Историческому музею.
Литература:
1) Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX —— начала XX в. М., 1984.
2) Молотова Л. Н. Шенкурские свадебные головные уборы // Русский народный свадебный обряд. Л., 1978. С. 220–232.
3) Русская свадьба. Издание к выставке «Русская свадьба. Традиция и обряды». М., 2019.
4) Тучина О. А. Пинежский свадебный обряд: мотивы и образная система причитаний // Комплексное собирание, систематика, экспериментальная текстология: материалы V Международной школы молодого фольклориста. Архангельск, 2002. С. 126–132.
5) Шангина И. И. Русская свадьба: История и традиция. СПб., 2017.
6) Шейн П. В. Великорусc в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п. Т. 1, вып. 2. СПб., 1900.