«Она достала из своего ручного мешочка маленькую записную книжку в удивительном переплете: на старом, стершемся и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и красоты… Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине были заменены таблетками из слоновой кости.
— Какая прекрасная вещь! Прелесть! — сказала Вера и поцеловала сестру. — Благодарю тебя. Где ты достала такое сокровище?
— В одной антикварной лавочке. Ты ведь знаешь мою слабость рыться в старинном хламе. Вот я и набрела на этот молитвенник. Посмотри, видишь, как здесь орнамент делает фигуру креста. Правда, я нашла только один переплет, остальное все пришлось придумывать — листочки, застежки, карандаш….
Вера ласково погладила прекрасный переплет.
— Какая глубокая старина!.. Сколько может быть этой книжке? — спросила она.
— Я боюсь определить точно. Приблизительно конец семнадцатого века, середина восемнадцатого…
— Как странно, — сказала Вера с задумчивой улыбкой. — Вот я держу в своих руках вещь, которой, может быть, касались руки маркизы Помпадур или самой королевы Антуанетты… Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти в голову шальная мысль переделать молитвенник в дамский carnet»
(Куприн А. И. «Гранатовый браслет», гл. III).
Это одно из немногих произведений русской классической литературы, где можно встретить упоминание такого обязательного для дамы аксессуара, как карне де баль. Веера постоянно мелькают на страницах романов, однако небольшую книжечку, без которой сложно представить себе молодую даму или девицу, авторы обходят молчанием. О ней и пойдёт речь далее.
Редкий русский роман XIX века обойдётся без бального эпизода. Именно на балу достигают наивысшего напряжения чувства героев и происходят судьбоносные события: Наташа Ростова встречает князя Андрея Болконского, Базаров — Одинцову, Онегин провоцирует Ленского на дуэль, Вронский разбивает сердце Китти… К XIX столетию бал стал неотъемлемой частью культуры русского общества. В сезон балов (с конца декабря и до начала Великого поста) танцевали все. Балы бывали разные: придворные, частные и общественные, столичные и провинциальные, дворянские, купеческие, детские, костюмированные (балы-маскарады), по случаю важного события личной или общественной жизни.
Бальная программа на протяжении XIX века менялась под воздействием модных тенденций, однако некоторые танцы оставались её неизменными элементами: полонез, вальс, мазурка, кадриль, котильон. К началу XIX столетия сформировались общие правила проведения балов и особый бальный этикет. В многочисленных «руководствах к светской жизни» зафиксирована каждая деталь: как рассылать и принимать приглашения на бал, в каком наряде приезжать, как поддерживать разговор. Особо строго регламентировалось поведение девушек и молодых дам, за репутацией которых придирчиво следила светская молва. Кокетство осуждалось:
«Кокетства в ней ни капли нет — Его не терпит высший свет»
(Пушкин А. С. «Евгений Онегин», гл. VIII, строфа XXXI).
Отказ в танце считался недопустимым:
«Танцующая девушка обязана принимать без выбора всех приглашающих её; под предлогом усталости отказывая одному и принимая в то же время другого, она рискует навлечь на себя значительные неприятности. Точно также неосторожно и рискованно по забывчивости перепутать кавалеров и обещав одному, танцовать с другим; хотя это и случается часто совершенно невольно, но может показаться оскорбительным для забытых…»
(«Жизнь в свете, дома и при дворе». Спб.,1890).
Итогом такой неловкой ситуации мог стать конфликт между кавалерами, поскольку этикет запрещал мужчине предъявлять претензии даме. Так, героиня повести И. С. Тургенева «Затишье» Наталья Алексеевна Веретьева своей забывчивостью довела кавалеров до дуэли.
«Владимир Сергеич походил немного по зале, потом направился в гостиную и остановился у одного из карточных столов. Вдруг он почувствовал, что кто-то сзади прикоснулся к его руке; он обернулся — перед ним стоял Стельчинский.
— Мне нужно с вами в соседнюю комнату на пару слов, если вы позволите, — промолвил он по-французски очень вежливо и с нерусским выговором.
Владимир Сергеич последовал за ним.
Стельчинский остановился у окна.
— В присутствии дамы, — начал он на том же языке, — я не мог сказать ничего другого как то, что я сказал; но вы, я надеюсь, не думаете, что я действительно намерен уступить вам моё право на мазурку с mademoiselle Veretieff.
Владимир Сергеич изумился.
— Как так? — спросил он.
— Да так же-с, — спокойно отвечал Стельчинский, положил руку за пазуху и раздул ноздри. — Не намерен, да и только.
Владимир Сергеич тоже положил руку за пазуху, но ноздрей не раздул.
— Позвольте вам заметить, милостивый государь, — начал он, — вы чрез это можете вовлечь mademoiselle Veretieff в неприятность, и я полагаю…
— Мне самому это было бы крайне неприятно, но никто не мешает вам отказаться, объявить себя больным или уехать…
— Я этого не сделаю. За кого вы меня принимаете?
— В таком случае я вынужден буду требовать от вас удовлетворения.
— То есть в каком это смысле… удовлетворения?
— Известно, в каком смысле.
— Вы меня вызовете на дуэль?
— Точно так-с, если вы не откажетесь от мазурки»
(Тургенев И. С. «Затишье», гл. V).
Наталья Алексеевна столкнула своих кавалеров намеренно. Если же ошибка произошла без дурного умысла, и дама сбилась с очереди по забывчивости или рассеянности, этикет предписывает в таком случае, сославшись на усталость, пропустить танец.
Избежать подобных ситуаций помогала бальная книжка. Такие книжки назывались «агендами» (нем. agenda) или «карне де баль» (фр. carnet de bal). Наиболее роскошные экземпляры изготавливались из драгоценных металлов, а страницы представляли собой пластинки слоновой кости. Надписи, сделанные на такой пластинке небольшим карандашиком, можно было стирать и использовать книжку вновь. К концу XIX века появляются и более демократичные, недорогие экземпляры из бумаги.